Странно - от метро «Пражская» до Западного Бирюлево десять минут на маршрутке, а впечатление, что попал... Просто попал и все.

Режиссер Звягинцев снимал здесь свою Елену. Помните финал фильма – дети главной героини буднично, в кровь бьются с кавказским пареньком... Получается, Звягинцев почувствовал что-то и приехал для съемок именно сюда.

Вот они – декорации. Cерый промышленный район. Глаз царапается о недружелюбный ланшафт - на въезде в район тебя встречают исполинские, окутанные кучерявыми облаками испарений трубы ТЭЦ. На горизонте маячит паутина высоковольтных линий. Справа бесконечный город фур – та самая злосчастная овощная база.

Торможу маршрутку. Без особой цели. Из примитивного жгучего любопытства, свойственного зевакам и журналистам. Встраиваюсь в поток смуглых людей, бродящих вокруг базы, в своей деятельной растерянности похожих на муравьев у разоренного муравейника.

Это было коллективное изумление. Как же так – читалось на их деревенских лицах - здесь был вход в муравейник, теперь его нет, что нам делать?! 

- Кто-то останется, конечно, но мы уедем к себе в Таджикистан – сказали мне мигранты-грузчики. - Дома работы тоже много. Только ты скажи - почему москвичи не хотели здесь работать, а? Ни одного не было.

- А сколько вы получали?

- Тридцать.

- Понятно. А где само Бирюлево? 

- Вон! – показывают на белеющий вдалеке микрорайон таджики.

И добавили тихо:

- Там мы жили.

НА ВОЛНЕ

Но стоит перейти дорогу и завернуть за угол первого попавшегося бирюлевского дома – как картинка «русского Гарлема» осыпается...

В 50 метрах от разоренного гнезда мигрантов идет симпатичная провинциальная жизнь: бабушки на скамеечках, ухоженные газоны, зеленые скверы, богатые детские городки, отлично оборудованные волейбольные площадки...

Ничего себе «московская Кондопога», думаю, да тут симпатичнее, чем в Перово и Новогереево. А сам чувствую -  подсознательно что-то ищу... Что же? Со стыдом чертыхаюсь. Дожил! Я ж всю дорогу всматриваюсь в лица – какой разрез глаз, профиль, цвет кожи... Никогда не обращал внимания, а тут словно поймал бирюлевскую волну. Вон сидит азиат на детской площадке, ест что-то, потом скомкал мусор и бросил за скамейку. Автоматически помечаю. Ага... Вот прошел мимо кавказец, посмотрел как-то исподлобья. Наверное, исподлобья... Или не наверное. Угу...

За сто метров пути мозг сам по себе зарегистрировал восемь азиатов, два кавказца, и – вот что я от него не ожидал – в подсознании проснулось, зашевелилось что-то древнее и темное. Какой-то доисторический черт. 

Присаживаюсь на скамейку, рядом русский паренек-тинейджер в наушниках.

- Как жизнь? – говорю

- Чисто – отвечает.

- Что?!

- Чисто стало, – говорит. И уходит.

И я его понимаю! «На бирюлевской волне» «догнал» - мигрантов стало меньше. Мда...

И удивительно - я шел в глубь Бирюлево, и оно менялось на моих глазах. Темнело. Трущобы, закоулки и ощущение крепнувшего черта в душе...

ДОРОГА СМЕРТИ

А вот и улица Харьковская - сразу за стайкой девочек в хиджабах (знакомый щелчок в голове) хихикающая компания русских старшеклассников (что ж, в этой статье придется прямо писать о национальностях, как о сортах колбасы). Грубовато стрельнули у меня сигареты (не курю), и прямо при прохожих облегчились на забор школы...

Ланшафт быстро меняется. Милые скверики и детские площадки снова сменяет тоскливый контур мусоросжигающего завода, гаражи, мастерские, десятки «Газелей» и какая-то неуютная пустынность. Несмотря на солнечный радостный день, ни русских ни мигрантов, никого...

Оказывается, я набрел на то, что местные называют «Дорогой смерти».

- Эта дорога ведет к Базе и здесь часто убивали людей, - говорит молодая мама Екатерина с коляской. - Даже удивительно, почему так на всех подействовало убийство этого парня (Егора Щербакова – Ред.). Тут часто такое бывает. Помню, одного то ли плитой, то кирпичами раздавили. Меня несколько лет назад избили у подъезда. Конечно, вызвала милицию, но никого не нашли.

- Кто напал?

- Черные, конечно. 

- Были ли с вашими друзьями и подругами такие случаи? – недоверчиво спрашиваю.

- (задумывается) Странно... Вроде нет.

- Получается... 

- Что наши проблемы придумали фашисты, хотите сказать, – смеется Екатерина. - Мой бывший муж был участковым, я такого насмотрелась в опорном пункте! Он знаете почему уволился? Он вон там (машет куда-то в индустриальную даль) обнаружил целый поселок живущих в землянках таджиков – их даже жалко было. Жили по двадцать человек в норе. Их оттуда вытащили, отдали в отделение. А в полиции деньги с них содрали, и выпустили... В ту же нору!

Подошли еще мамочки.

- Мы до переворота по вечерам даже и не думали здесь гулять.  – говорят.

- До переворота?! 

- Мы прошлое воскресение «переворотом» называем. – вздыхают, покачивая сонных младенцев - Смотрите – мигранты с улиц почти исчезли, а те, кто встречается, смирные стали какие-то. 

«НЕ ХОДИ В МИЛИЦИЮ!»

- Десять лет назад, когда Лужков их сюда пустил, они были очень тихие, отзывчивые, – объясняла в соседнем дворе бабушка, пока я вытаскивал из под машины мячик ее внука-футболиста. - Поздороваются, вперед пропустят, а сейчас они жесткие какие –то. Выходит мамаша с ребенком, и ставит на качели банку с едой. И пока не скажешь – не уберет.

- И только в этом проблема?

- (смотрит сочувственно) Вы не местный, сразу видно. Женщина-мигрантка должна убрать банку сама! И недавно я услышала от них... (краснеет)

- Что же? – настораживаюсь.

- (полушепотом) Это тоже наша земля – они говорят. Мы тут тоже хозяева. Представляете?

Да, я уже представлял себе бирюлевское житье-бытье... Вот за рощицей садик – только для славян. Неофициально, конечно, но любая мамочка знает – у заведующей на этот счет принципиальная позиция и поэтому все стараются устроить детей только туда. А вот соседний садик интернациональный – непопулярный, для всех. С виду такой же, но с другой заведующей...

Бирюлево темнеет. Тревожно смыкаются тени... Ни одного толерантного человека, никто не сказал «нет у преступников национальности». Да, уверен, не подумал даже! И тут я совершенно случайно спрашиваю:

- А вы отличаете мигрантов по нации? 

Удивительно! Этот вопрос словно включает другую область мозга. Человек не выпаливает сразу, на лице появляется что-то вроде удивления. Он задумывается...

- Конечно, – отвечает мужичок у подъезда. - Таджики и узбеки – тихие, безответные люди. Кефир с хлебом купят и хомячат где-то. Они ж – все знают - рабы. Их даже жалко... А вот их хозяева - дагестанцы, азербайджанцы, армяне, грузины - это да! Они какие-то громкие, что ли, их сразу видно... Вон, вчера милиция таких ночью увозила (кивает на свой подъезд). И так чуть ли не каждый божий день...

И вдруг крик.

- Не ходи ты ко мне! – кричал у опорного пункта полицейский. Рядом маленькая, сутулая тетушка с изнеможденным лицом. - Чего ты хочешь!?

- Ну, я же в первый раз пришла, – лепетала жалобщица. - Но что мне с этой биомассой делать?

- С кем?!

- Я так мужа-алкаша называю. Он весь подъезд замучил, мне перед людьми стыдно...

«Не ходи ты в полицию, не ходи!» - безнадежным эхом пронеслось по бирюлевским кварталам. И тут я очень вовремя набрел на церковь, вынырнувшую из закоулков, словно спасательный круг... 

«СТЫДНО ПЕРЕД ТАДЖИЧКОЙ»

Удивительный храм. За церковь святителя Николая Мирликинского местные бирюлевцы сражались с коммунистами отчаянно. Церквушка горела, ее сносили, но жители района собирались и строили ее снова. Однажды им пришлось построить церковь... за одну ночь. Тогда хрущевская комиссия, прибыв на пепелище, чтоб официально закрыть приход, была изумлена. Построили!

Видимо, поэтому храм выглядел как сказочная, светлая, русская избушка. Словно архитектурный восклицательный знак – это православная земля.

Здесь, я ждал услышать то, что сказал когда-то протоирей Чаплин: «Кровь убитого вопиет к небу и к человеческой совести... Наказание должно быть особенно жестким, неотвратимым, демонстративным». 

Но священников на месте не было, я прогулялся по дворику, удивленно постоял у информационного щита – на фото рядом с батюшкой стоял в облачении... чернокожий. Африканец!

«Вот тебе на!» – думаю, чувствуя, что мой древний черт как-то испуганно затих.

- Очень хороший парень – он у нас по воскресениям служит, – улыбалась послушница Наталья, моющая пол в храме. Она приехала в Бирюлево давным-давно, по так называемому лимиту.

- Помню, нас, лимиту проклятую, также ненавидели здесь, как сейчас - мигрантов, - вздыхает она. - Мы также ходили группами, как они, также наши мальчики из деревень иногда хулиганили... Но с другой стороны, вы знаете, у меня в подъезде убирается таджичка, и мне стыдно перед ней...

- Вам?!! 

- Конечно. Жильцы такое вытворяют в подъезде, а она каждый день безропотно его моет... И мы тут были сильно удивлены, когда пошел слух, что парня убил киргиз. А когда выяснилось, что убийца азербайджанец – то решили, да, это может быть...

- То есть азербайджанцы...

- Господи помилуй, ну что вы! – испуганно оборвала послушница, словно спасая меня от греха. - Я живу в коммунальной квартире, у соседки муж-азербайджанец, прекрасный человек. Не в национальности дело...

- А в человеке, – киваю. Все-таки нашел первого толерантного человека в Бирюлеве. Больше я таких здесь не видел.

ТУТ ЧТО-ТО СТРАШНОЕ

Ну как же приехать в Бирюлево и не посмотреть Бирюзу. Как-никак место первого национального погрома в Москве, интересно. Иду, с презрением наблюдая, как мозг привычно раскладывает по полочкам: черных туда, белых сюда...

Навстречу сестра по несчастью. 

- Можно вам задать несколько вопросов? – спрашивает. 

- А вам? - улыбаюсь.

Мы почти коллеги. Ученая-социолог (просила не называть имя) тоже пытается понять бирюлевцев. Сравниваем результаты - полтора десятка опрошенных у нее, десяток у меня. И все (кроме послушницы Натальи) во всем винят мигрантов.

- Удивительно, они (если не задавать наводящих вопросов) не критикуют власти, - говорит социолог. - Бирюлевцы видят зло в конкретных людях, которых они встречают каждый день. Видимо, при определенном уровне миграции у людей в сознании исчезают моральные границы – они не делят пришельцев на нации, на плохих и хороших, на преступников и добропорядочных. Люди выхватывали у меня микрофон и кричали: Они должны уехать и все!.

- Вывод?

- Не знаю – задумчиво покачала головой социолог. - Тут что-то страшное...

- Точно, - соглашаюсь, вглядываясь в тревожные бирюлевские сумерки. Чем не шутит черт...